Земля навылет[litres] - Геннадий Прашкевич

— Вот тогда мы и взялись за эти загадки. Андрей Михайлович завел особую тетрадь, куда мы стали вносить подробные описания всех необычных событий, случившихся в районе Городка. Был такой клоун-канатоходец Бим, очень известная среди детворы личность. Творил чудеса. Плясал на канате, делал стойку, вертелся как белка — без страховки, на любой высоте. И вдруг что-то случилось с ним прямо на представлении, — Ия с отвращением передернула плечами, обтянутыми вязаным платьем. — Нет, он не сорвался с каната, он просто повис на нем. Он орал на весь зал, он был полон ужаса и перепугал и детей, и взрослых. Естественно, карьера его на этом закончилась. И если бы только это… — Ия вздохнула. — Был период, когда мы спокойно предугадывали события. Лаборатория провидцев. Тот выигрывает в лотерее, этот находит тугой кошелек. Мелочи, но эффектные. Обком додумался использовать нас в своих целях, но это, к счастью, не затянулось. Предсказать неприятности мы могли, повлиять на них было невозможно. На нас махнули рукой. И зря. Потому что как раз к тому времени мы научились и воздействовать на события. Но одновременно пошли странные вещи Помнишь Леньку Кротова? Осенью в Тюмени, где уже шел снег, он схватил тяжелейшую форму тропической лихорадки. Или вдруг дед один стал получать письма десятками, как бы от родственников… — Ия явно что-то не договаривала. — Мы проанализировали все факты, ставшие нам известными. Получилось так: любое наше воздействие на события вызывает некий обратный эффект.

Ию прервал Юренев.

Он неожиданно приподнялся и хрюкнул, как сарлык, есть на Алтае такие животные, помесь быка и яка. Лаже с бородами, кстати. Юренев нас не видел, что-то там такое пришло ему в голову, он даже глаза закрыл, отыскивая на ощупь карандаш.

— Не мешай ему, — шепнула Ия.

— Чем я ему мешаю?

Юреневу действительно ничто не могло помешать, он быстро писал что-то в блокноте, снятом с полки.

Я мрачно заметил:

— И ничем нельзя оградить себя от этих эффектов? Скажем, фотографии… — Я вспомнил лежащего на лестничной площадке Юренева, и Ия, кажется, меня поняла. — Нельзя же просто ждать.

Я осмотрелся.

Конечно, все это я уже видел на той странной фотографии — семейный портрет с обнаженной женщиной в центре, зеленое кресло старинного рытого бархата, книжные стеллажи.

— Можно, — ответила Ия. — Если знаешь конкретно обстановку предстоящего события, обстановку следует изменить.

— Как?

— Ну, скажем, переставить мебель, — Ия явно думала сейчас все о тех же фотографиях, побывавших у Славки. — Убрать, вынести из квартиры некоторые предметы.

— Шарф, к примеру…

— Шарф, к примеру, — кивнула она.

И вдруг спросила у Юренева:

— У тебя есть красный шарф?

Юренев, не отрываясь от записей, отрицательно покачал головой.

— И этого достаточно?

— Вполне.

— Но если это так, — я не мог понять, — если все так просто, то что вас, в сущности, пугает?

— Мы не обо всем узнаем вовремя.

Ия улыбнулась, но я бы не назвал ее улыбку веселой.

— Скажем, эти фотографии не обязательно могли попасть в твои руки.

Глава XV

Сквозь века

Двое суток я был предоставлен самому себе.

Тревогой были наполнены эти сутки.

Я боялся спать и почти все свободное время проводил в Доме ученых или в коттедже Козмина-Екунина. Как-то само собой случилось знакомство с Роджером Гомесом («Знаем теперь, какая там мафия!»), колумбийцем. Держался он непринужденно, с достоинством посматривал по сторонам красивыми карими глазами, хорошо говорил по-русски и всегда был не прочь подшутить над окружающими. Чаше всего объектом его шуток становились голландец Ван Арль и некий Нильсен, скандинав по происхождению и бразилец по гражданству. Обычно я с ними обедал. С невероятным упорством Нильсен все разговоры сводил к институту Юренева (никто не говорил — к институту Козмина-Екунина). Похоже, доклад, прочитанный доктором Юреневым на международном симпозиуме, что-то стронул в мозгу Нильсена. Роджер Гомес этим беззастенчиво пользовался. Подмигнув тучному Ван Арлю, и мне, он утверждал: этот русский доктор Юренев умеет вызывать северные сияния.

— Северные сияния? — Белобрысый, но дочерна загорелый Нильсен щелкал костлявыми пальцами. — Я верю. Я заинтригован.

— Представляете, Нильсен, — заводился Роджер Гомес, сияя великолепной улыбкой, — вы и Ван Арль, — он подмигивал тучному голландцу, — вы плывете на собственной яхте по Ориноко…

— Я небогатый человек, — честно предупреждал Нильсен. — У меня нет собственной яхты.

— Ну, на яхте Ван Арля. Это все равно.

Ван Арль добродушно улыбался. Похоже, он мог иметь собственную яхту.

Откуда-то со стороны выдвигался острый профиль австрийца — доктора Бодо Иллгмара. С сонным любопытством он прислушивался и моргал короткими светлыми веками.

— Так вот, Нильсен, вы плывете на собственной яхте Ван Арля по Ориноко…

— Ориноко — это в Венесуэле, — возражал бывший скандинав.

— Ну, хорошо… — Гомес начинал терять терпение. — Вы плывете по Амазонке на собственной яхте Ван Арля…

— Вы своим ходом пересекли Атлантику? — вмешивался ничего не понявший в нашей беседе доктор Бодо Иллгмар. — Это нелегкое дело. Снимаю шляпу.

Мы смеялись.

Гомес громче всех.

Ему многое прощалось: он считался лучшим другом доктора Юренева.

Потом в гостиницу позвонил Ярцев.

Тихий, незаметный человек, он и говорил тихо, не торопясь. Козмины-Екунины древний род. Не очень богатый, не очень известный, но древний.

— И интересный, — несколько занудливо убеждал меня Ярцев. — Вот сам смотри. Отец Андрея Михайловича служил в штабе адмирала Колчака. Как ни странно, не ушел в эмиграцию и дожил до тридцать седьмого. Один из предков, Николай Николаевич, дед, участвовал в кампании против персов и турок, усмирял Польшу, был лично отмечен императором Николаем I. Судя по всему, отличался резко выраженной верноподданностью. Когда англичане взяли Бомарзунд, Аландские острова, вышли в Белое море, на Дунай и Камчатку, подвергли бомбардировке Одессу, высадились в Крыму и разбили русскую армию под Альмой, престарелый Николай Николаевич Козмин-Екунин покончил с собой выстрелом из пистолета в сердце.

— Ну, что еще? — бубнил в трубку добросовестный Ярцев. — Козмин-Екунин Алексей Николаевич упоминается в тетрадях Василия Львовича Пушкина. Алексей Николаевич был масоном, но большой патриот. Один из тех, кто к императору Александру I писал в стихах: «Разгонишь ты невежеств мраки, исчезнут вредные призраки учений ложных и сует. Олтарь ты истине поставишь, научишь россов и прославишь, прольешь на них любовь и свет…»